iskra

Шла я нынче утром на работу, и думала, что все-таки весна - самое-самое лучшее время в году, потому что все такое ярко-свеже-зеленое, еще не сожженое жарким солнцем, и цветы везде-везде: на земле, на кустах, на деревьях, на балконах - разные, яркие и красивые, и солнышко уже теплое но еще не жаркое, ну рай, просто рай! А еще мне попался на глаза цветущий куст шиповника - я аж остановилась, такой он красивенный, и рассмотрела поподробнее, и даже понюхала ажурный белый цветочек. И вот я шла и думала, что сегодня прекрасный день, еще один лучший_день_в_моей_жизни.

жизнь прекрасна!

На термометре +3.
Батареи холодные.
Пришлось подавать в розыск на шерстяные носки и толстый свитер.
За окном солнечно, желто-оранжевые деревья радуют глаз. Но почему-то это не утешает.

Держу в руках последний зеленый ломоть лета, пью его ярко-красную сладкую кровь.
Но и это не утешает.

Снова осень. Как будто бы и не было лета.

Самая любимая наша еда обычно не такая уж и вкусная, зато она непременно о чем-то, не столько еда, сколько сентиментальная композиция для зубов, языка, памяти и нёба.

Вот бутерброд с докторской колбасой, если запивать его сладким чаем - история о том, как родителей нет дома, и не будет до вечера, зато есть двухтомник Уэллса, читаный-перечитаный, заляпанный этим самым сладким чаем в особо захватывающих местах.

Жареная рыба - это о том, как папа вернулся с рыбалки, а мы его ждали-ждали, даже волноваться начали, потому что никаких мобильных телефонов в то время и в помине не было, позвонить, узнать, как дела - невозможно. И вот он пришел наконец, пропахший морем, с красным от солнца индейским лицом, и весь кухонный стол в чешуе, и на раскаленной сковороде шипит масло, и ужин у нас будет почти праздничный, и хорошо.

Или, скажем, компот - восхитительная история о первых летних каникулах, когда всякий день казался бесконечным, а пляжное безделье было увлекательней любой игры. Родители волокли с рынка фрукты - ведрами. Сидели на кухне, перебирали, поругивая лукавых крестьян: вот, дескать, сверху, напоказ, вишня хорошая, а снизу - вся подавленная. И абрикосы битые. Из всего этого битого-давленного варили компоты, какие должны бы, по-хорошему, фонтанами бить из земли в раю, а иначе вообще непонятно, зачем этот рай нужен.

А, к примеру, свежий белый батон - история о том, как два человека семнадцати, что ли, лет от роду опоздали на последний троллейбус и бродили всю ночь по городу, потому что расходиться по домам не очень-то и хотелось, а такого дома, куда можно было бы вернуться вдвоем, не было, конечно - откуда? Когда закончились сигареты, стали подбирать "бычки", азартно соревнуясь, чья добыча длиннее; потом увидели, как к булочной подъехал грузовик с горячим хлебом, наскребли по карманам какую-то мелочь, купили горячий еще батон, разодрали на куски по-людоедски урча.

А пирожки с капустой...

Нет. Пора взять себя в руки и остановиться.

Я это все к чему. Все эти наши сентиментальные пиршества - они, конечно, по большей части, чудовищная, вредная для организма пакость с точки зрения всякого разумного диетолога. А с точки неразумого диетолога - и вовсе смертельно опасный яд, похуже ядерных отходов. Так вот. К черту диетологов. Все, что делает нас счастливыми, полезно, по крайней мере изредка.

Идите, идите уже за пирожным. Или за селедкой. Или за батоном и докторской колбасой. Ибо каждому свое.

Я люблю Макса Фрая!
А вы?